– Он же колдун, – сказал я ему хрипло, – чего ты хочешь? Мало ли что косил под великого воина… Я вон тоже рыцарем прикидываюсь. А ты – собакой…
Зайчик тихо посопел над ухом, напоминая, что он тоже прикидывается, а какой из него конь, даже подумать такое противно…
Я сел прямо на землю, рана на боку Зайчика затянулась, края блестящей кожи сошлись, никаких следов, никаких шрамов. Пес носится кругами и обнюхивает все следы, а я торопливо вытащил из сумки хлеб и мясо, жадно поел, восстанавливая силы.
– Это у кого-то обед не еда, а время дня, – объяснил я. – А у нас, царей природы, обед тогда, когда возжелаем.
Пес посмотрел с сомнением: тогда почему не едим с утра до ночи? Зайчик тепло посопел над ухом, я не глядя, погладил по вытянутой, как у интеллигента, морде. Сильно же эта сволочь его ранила. Если учесть, что лезвия простых мечей отпрыгивают от шкуры Зайчика, как от резины, то Адальберт ударил чем-то очень… опасным.
Тошнота ушла, как только я вернулся к нормальному зрению, но еще с полчаса посидел, задействовав чувство опасности, собирался с силами. Адальберт жив, но убрался с великой поспешностью. Молот ранил его или сильно ушиб, а главное, разбил колдовскую чашу. Адальберт, похоже, не чистый колдун, чтоб одними заклятиями и мановением рук, для колдовства ему надо что-то материальное из арсенала магов.
Если так, повторной атаки сейчас не будет. Рассчитывал уничтожить меня внезапным ударом и преуспел бы, спасло обостренное чувство опасности, которым наградили предки Валленштейнов…
– Зайчик, – прошептал я, – ты как, мой жеребеночек?.. Надо ехать дальше.
Через полчаса быстрой езды высокая цепь холмов отодвинулась. Далеко впереди на вершине горы заблистал в прямых солнечных лучах рыцарский замок.
И почти сразу вспыхнули красным на солнце черепичные крыши расположенного под горой города. Зайчик ржанул, а любопытный Пес ринулся вперед. Я ругнулся: еду в сторону города по бездорожью, а рядом тянется настоящая широкая и хорошо протоптанная дорога. По ней в город движется плотная цепь из телег и подвод, идут вереницы навьюченных лошадей, ослов, верблюдов. Ветер донес свежий запах зелени, пахнуло молоком, сыром, свежим творогом, медом. В огромных корзинах везут живую птицу. Вообще-то на рынок с рассветом приезжают, а не среди дня, проспали торговцы. Или торговля идет так бойко, что спешно довозят, дабы не терять прибыль.
Даже на расстоянии всеми фибрами ощутил аромат простой деревенской жизни, что вносит свежую струю в суетливый и загаженный город.
В стороне от дороги, как примета этого края, пологие песчаные барханы. Их немного, да и те, похоже, оседают под напором жесткой травы, что ухитряется приживаться и на песке, запуская невероятно длинные корни в самые недра земли в поисках влаги. А еще как примета – древние развалины, за которыми возвышаются стены нового города.
Руины наполовину засыпаны песком цвета расплавленного золота. Целое море из скал и могильников, но, если присмотреться, скалы оказываются остатками то ли древних башен, то ли крепостных стен чудовищной толщины.
Полузасыпанное песком, смотрит в небо слепыми глазами каменное изваяние женщины размером ненамного меньше, чем статуя Свободы. Даже дорога пугливо делает крюк, чтобы не приближаться слишком близко. Вся целиком высечена из серого гранита, самого прочного камня. Время испещрило вмятинами и выбоинами, обращенное к небу лицо почти плоское: ветры и бури сгладили острые черты почти до полного исчезновения, но чудится, что все равно пристально и настороженно следит за космосом.
Зайчик идет споро, но не слишком, он неотличим от добротного боевого коня, только крупнее и массивнее, а Пес просто пес, разве что неимоверно огромный, но сразу видно, что дурак: носится за птичками, высунув, язык, будто сможет догнать, таких собак обычно не боятся даже взрослые.
Я выехал на эту главную дорогу, у ближайшего возницы поинтересовался:
– Это и есть портовый город?
Он оглянулся, кивнул нехотя.
– Да, ваша милость.
– Моря не видно…
– Оно там, с той стороны, – ответил он все с той же неохотой. – Город в бухте…
– А-а-а, понятно. Кстати, как зовется город?
Он посмотрел на меня с некоторым недоумением:
– Как и назывался раньше…
– А как раньше?
– Да как и теперь, – ответил он туповато. Подумал и разъяснил: – Тараскон, как же ишшо?
– Спасибо, – ответил я, ибо благородный человек вежлив даже с собакой, не только с простолюдином.
Зайчик прибавил ходу, мы понеслись вдоль телег, вдыхая ароматы деревенской жизни. Городские ворота приближаются охотно, створки распахнуты. У входа рядом со стражниками два горожанина в небогатой одежде, но с цепями на груди и другими знаками отличия приближения к власти.
Телеги с товаром быстро оглядывают, взимают пошлину, но некоторых, к моему удивлению, пропустили беспошлинно. Я подивился, уплатил мелкую монету за топтание земли города и безопасность в его стенах, поинтересовался у местного аналога таможенной службы:
– А не проезжал ли через эти врата совсем недавно мой старый друг… он такой рослый, волосы и борода чернее ночи… И вообще у него такая борода, что он весь борода, только нос торчит да глаза блестят…
Горожанин ответил невозмутимо:
– Не помню что-то.
Я сунул ему серебряную монету.
– А как сейчас память?
Он ответил живо:
– Просветление, клянусь богом, это чудо какое-то!.. Только что въехал через эти врата. Если поторопитесь, то догоните, если он поехал прямо, а не свернул…